ПИОНЕРСКИЕ ЧТЕНИЯ ДИАНЫ АРБЕНИНОЙ
читать дальшеале-оп! и моя мама бросает моего папу! миллиарды звезд сходят с ума, и меняется генетический код поколений. моя судьба — расти с папой в одном доме и ходить с ним за руку в школу и в кино — сметена ураганом. мое общение с человеком, давшим мне жизнь, сведена к нулю. я радуюсь, я ликую, я — первоклашка с новой жизнью впереди! мне никто не объясняет, что я становлюсь сиротой. Бог занят иным. ура! ура! ура! вперед! вперед! вперед!
але-оп! и мы начинаем скитаться по чукотским поселкам. впереди чудеса! рождается брат! я лишаюсь девственности, как последняя дура, случайно и влюбленная в другого. постоянно чувствуя себя чужеродно в любой проходящей по моему бедру школе, я — серая, нет — белая, нет — оранжевая ворона. учитель физкультуры лапает нас, когда мы прыгаем через козла. мы гневно возмущаемся. втайне нам это нравится. впереди чудеса! ура! ура! вперед! вперед!
але-оп! на арене появляется музыка. она входит и, разумеется, в какой-то момент выходит — я начинаю писать песни. я стесняюсь. я рожаю песни, прячась за шкафом. я лежу на полу, а гитара лежит на моих ребрах. тела нет. я вешу 43 кг, и кроме моего оголтелого пубертатного одиночества у меня нет ничего. ничего. даже любви нет, и за спиной аборт. мама не знает до сих пор. про это молчим, ребята.
але-оп! я вожу брата в детский сад. утренний штурм автобуса на остановке «мясокомбинат-хлебозавод». как-то раз атакуя автобус, я произношу громко слово «маневр», и вдруг меня начинают уважать те, кто пихал секунду назад, — чудеса русского менталитета. нас пропускают в заиндевевшее нутро автобуса. морозом стынут глазные яблочки, становятся светло-зеленого цвета. мы ползем по трассе. я прижимаю к себе Антошу за воротник крытика (чукотско-советский национальный наряд), и около нас в автобусе неожиданно умирает дяденька. нас высаживают. мы долго идем пешком, но мне уже не холодно, а Антон все рассказывает и рассказывает один и тот же анекдот про Чебурашку. и мы в ту пору близки, как никогда больше не будем — 5-летний мальчик и 17-летняя девочка. неформальное ура, господа.
але-оп! я курю траву и перестаю учиться. меня сбивает машина. я влюбляюсь в маминого коллегу. он женат. я пишу песню рубеж. я уверена, он знает, почему я уезжаю и бросаю университет. почему я краснею и не могу есть, когда мы с ним в одной редакции, — он тоже знает. про то, что я начинаю падать в обмороки, и родители ведут меня проверять голову после лобового столкновения со скорой, и там ничего, кроме вмятины, не находят, — он тоже знает. он знает также, что я самая преданная ему девушка на Земле. я могу любые трюки ради него. и вверх, и вниз. и все без лонжи, и все под куполом цирка. он тоже знает. ура! но беда в том, что на самом деле он ни черта не знает и ни о чем вообще не догадывается. он гладит меня по голове — ура, ура, ура — и у меня становятся горячими трусики. и вполне естественно, что я падаю в обмороки, и зачем он так близко наклоняется ко мне — я не хочу, хочу, не хочу, хочу, не хочу, хочу, я ревную, и он идет домой к жене. меня спасает Питер.
але-оп! в конце концов меня спас Питер. в нем полно и акробатов, и клоунов, и гимнастов. в нем ручные бывшие дикими звери, и обмелевшие моржи, и грустные слоны с пыльными ушами, и затрапезные жонглеры, и одетые в человеческое обезумевшие от шизофрении мартышки, и тигры с желтыми зубами, и никому нет дела до пантеры с хлыстом вместо позвоночника. и этот запах! этот восхитительный болотно-пасмурный запах вечно недовольных, прекрасных, на бровях висящих облаков. в Питере есть мосты, с которых можно прыгать — клевый трюк под куполом неба, кстати. в Питере есть театры, и есть Ленсовета, и Петроградка, и жил Пушкин — главный фокусник России. фокус-покус с Дантесом ему откровенно удался, и никому до сих пор не переплюнуть. ура! а главное, в Питере есть ЦЫРК! я пришла туда однажды. оделась парадно — не помню во что, кроме красных вязаных гетр вровень коленке. и села где-то на верхотуре. приготовилась преодолеть в себе комплекс детства. и через минуту уже ревела, глядя на арену. мне жалко. жалко всех, кто там внизу. я не понимаю, как можно любить цирк. любить арену, на которой каждую секунду происходит коитус со смертью или насилие над животными. Иосиф Бродский в «Рабочей Азбуке» на букву Ц:
кто, смеясь и хохоча,
лезет в пасть к зверюге?
мы глядим на циркача
и дрожим в испуге.
я не понимаю, зачем все это. зачем смеясь и хохоча. зачем вообще лезть. зачем нужна пасть этой самой зверюге, если зверюга ее не использует по назначению, как того хотела природа. а зачем глядеть на это, не понимаю особо. мне понятен только наш первородный по этому поводу страх. помилуй Боже, с обеих сторон затея нелепа. тигру намного естественней откусить эту окаянную голову, а не лизнуть ее меланхолически-обдолбанно. а дрессировщику не может не приходить вопрос: где тигру лучше — с ним или в джунглях.
я не могу притворяться. ай кэнт претенд. оставьте меня в покое. мне не смешно в цирке и всех жалко, включая дядечку-конферансье за то, что он красит волосы в грязно-коричневый.
и вот так в тесной крови вязаных гетровых чулок я сидела и умирала от отчаяния. а когда на арену вышли клоуны, буквально захлебнулась слезами, и на меня с удивлением посмотрели. гримасы улыбок и дуги печали вместо бровей. картофельное красное месиво там, где живет нос. и мешки одежд, и кувалды шуток. искаженный нечеловеческий голос. и главное — дебильный расплескивающийся взбрызг тарелок и барабанная дробь после каждой неловкости, как зачет — еще одно очко заработал. шар в лузу. интересно, кто-нибудь из них понял однажды, что их любят за то, что они выходят на арену умирать? они выходят на арену умирать, и всем смешно. наверное, это смешно, раз смеются стадА. из клоунов спасся только Полунин. ему удалось воспарить над нами, предварительно разметав свое сердце по арене и по лицам тех, кто пришел наблюдать над его невозможностью быть таким, как все. Полунин — небожитель.
але-оп! однако нам весело в цирке, и давайте радоваться! мы — белые, нет — серые, нет — оранжевые вороны. мы — обглоданные звери, несмешные трюкачи, клоуны-камикадзе, и карлсон, который живет на крыше, тоже с нами. мы все в цирке. в игре. в балансировании на грани. в полете. в падении. в ежедневном одухотворенном сальто-мортале. и по кругу, по кругу, по кругу…
знаете, я стала чувствовать, как из меня уходит моя жизнь. я так сильно люблю жить. люблю каждое утро, и отводить детей в садик, и чай ти латте ту гоу на обратном пути. мне будет очень тяжело со всем этим прощаться. я ведь тоже клоун, и это цирк, да. все это цирк. временное представление с неизбежностью отдать номерок и получить пальто.
мне так смешно, когда я слышу — мое время дорого стоит. какая глупость! наше время нам не принадлежит. иначе мы могли бы им управлять. и его по-настоящему ценить. а оно нам на халяву, и очевидно, что из этого выходит.
и поэтому все, что мы можем, — водить наших детей в цирк и притворяться, что нам это радостно. и ждать, когда закончится второе действие. и хорошо, если детям нравится. но моя дочь в конце представления, насмотревшись на зверей, на летающих людей и проглотив ломания клоунов, моя дочь как-то повернулась ко мне и громко прошептала: «мама! пойдем домой! клоун, наверное, сегодня уже не придет».
але-оп!
Отсюда
В комментах, как всегда, гадости.
Не люблю цирк с детства. Чем старше становлюсь, тем сильнее не люблю. В каждом возрасте есть свои причины для не-любви.
ПИОНЕРСКИЕ ЧТЕНИЯ ДИАНЫ АРБЕНИНОЙ
читать дальше
Отсюда
В комментах, как всегда, гадости.
Не люблю цирк с детства. Чем старше становлюсь, тем сильнее не люблю. В каждом возрасте есть свои причины для не-любви.
читать дальше
Отсюда
В комментах, как всегда, гадости.
Не люблю цирк с детства. Чем старше становлюсь, тем сильнее не люблю. В каждом возрасте есть свои причины для не-любви.